Исходный текст
(1)Два образа не покидают человека всю жизнь: первая любовь и первый учитель.
(2)Я окончил элитную школу, располагавшуюся в престижном районе на западе Москвы. (3)Сейчас такие слова и произносить-то гадко, хочется как-то от них отстраниться, хотя бы закавычить. (4)Тогда, 35 лет назад, они несли несколько другой смысл. (5)У истоков нашего совсем ещё юного в ту пору заведения стоял академик А.Н. Колмогоров. (6)Отбирали туда на жёсткой, многоступенчатой конкурсной основе старшеклассников со всей России, в том числе из самых дальних и глухих мест, и критерий был один: исключительные способности к физике и математике. (7)Колмогоров сам читал лекции; помню его в белой рубашке с протёртыми воротничком и манжетами, выписывающим на доске и комментирующим загадочные формулы, –
от формул тех в голове уже ни следа, а образ свеж, как будто это было вчера; помню общие с ним лыжные прогулки всем классом по кунцевским рощам, его рассказы по вечерам в читальном зале – о музыке, живописи, архитектурных шедеврах Европы… (8)Вместе с ним преподавали его сподвижники и ученики, профессора и аспиранты из МГУ, Физтеха и других лучших вузов страны. (9)В эти-то вузы и лежала у питомцев школы дорога.
(10)А литературу вёл у нас человек, ради которого я и начал свой рассказ.
(11)Юрий Викторович Подлипчук школьных учебников не признавал. (12)Учились мы по конспектам его вдохновенных лекций, которые торопливо записывали неумелой рукой (всё-таки не студенты, девятый класс). (13)Ещё считалось важным знать тексты, то есть собственно литературу (при этом Достоевский, например, требовался почти весь, вплоть до «Братьев Карамазовых»). (14)Сейчас уже не вспомнить всего, что он говорил и как объяснял, какие имена попутно всплывали. (15)Его эрудицияи начитанность были феноменальны. (16)С моим тогдашним багажом (могу судить только о себе) я, скорей всего, воспринимал лишь сотую, меньше – тысячную долю сказанного! (17)Читал в детстве, как и многие в нашем классе, много, запоем, но без разбора и ничего не классифицируя. (18)Но после его уроков стали читать ещё больше, бегали записыватьсяв Ленинскую библиотеку, чтобы в очередь прочесть единственный, наверное, доступный в ту пору экземпляр «Парижских тайн» Эжена Сю – истёртые и пожелтевшие томики разруганного когда-то Белинским авантюрного сочинения, выпущенные чуть ли ещё не при жизни великого критика.
(19)Недавно тогда опубликованный в журнале роман Булгакова «Мастер и Маргарита» учитель сам читал нам вслух после уроков. (20)Пропущенная цензурой вещь сразу попала в число полузапретных. (21)Смешно об этом вспоминать сегодня, но кто-то из коллег-преподавателей на наших глазах настоятельно отговаривал Юрия Викторовича от публичного чтения. (22)«Пуганая ворона куста боится!» – был ответ.
(23)Слушать его голос – это был отдельный труд души и наслаждение. (24)Но настоящим праздником становились встречи в актовом зале, обычно накануне выходного, когда Юрий Викторович поднимался на кафедру
и допоздна читал стихи. (25)За минувшее с той поры время я слышал немало профессиональных чтецов, в том числе известных и титулованных, но по силе воздействия никого не поставлю даже близко. (26)До сих пор не могу постичь, в чём была магия этого сухощавого близорукого человека в сильных очках-линзах. (27)Он был добр и серьёзен, ироничен и строг, силён и снисходителен. (28)Что читал? (29)Разное, например, всеми забытого Василия Курочкина.
(30)Да кто ж вложил учителю в те годы «жало мудрыя змеи», какой провидческий опыт позволил ему заглянуть через десятилетия, какой нечеловеческой интуицией питались модуляции проникновенного голосаи лукавый блеск глаз из-под очков? (31)А ещё ближе ложился, ещё острее ранил души подростков безысходно-печальный Есенин.
(32)Когда я вспоминаю лучшие – по-современному, «звёздные» – минуты своей жизни, первой в голову приходит такая картина: высокие окна школьного зала на четвёртом этаже распахнуты в московскую ночь, вдали за деревьями мерцают одинокие огни, весенний ветерок наносит свежесть, Юрий Викторович со сцены читает Есенина, я гляжу на сидящую впереди меня прекрасную девочку, которая вся обратилась в слух и, конечно, не подозревает о моём существовании, и по щекам моим ручьём текут горячие слёзы.
(33)Так хорошо, что быть выше и счастливее, кажется, просто невозможно.
(По С.А. Яковлеву*)
* Сергей Ананьевич Яковлев (род. в 1952 г.) – советский и российский писатель, публицист, редактор.
Почему именно первые учителя и первая любовь остаются с нами на всю жизнь? В представлении С.А. Яковлева именно эти образы формируют наше мировоззрение, оставляя глубокий след в душе. Автор с ностальгией вспоминает годы, проведённые в элитной школе, где академик А.Н. Колмогоров и учитель литературы Юрий Викторович становились проводниками в мир знаний и искусства. Колмогоров, своим примером строгого, но вдохновляющего преподавания, не только раскрывал тайны математики и физики, но и знакомил учеников с миром музыки, живописи и архитектуры, благодаря чему даже обычные уроки превращались в праздник мысли. Подобным образом, Юрий Викторович, отказываясь от шаблонных учебников, дарил ученикам истинное наслаждение от прочтения поэзии. Его голос, способность читать запрещённые романы и вечера в актовом зале создавали атмосферу, в которой литература становилась живой и волшебной. Эти два примера, несмотря на разницу в предметной направленности, объединяет одно: оба учителя, своим уникальным характером и педагогическим талантом, оказали неоценимое влияние на юные души, стимулируя желание к постоянному самосовершенствованию и поиску истины.
Лично я полностью поддерживаю позицию автора. От первого учителя, как и от первой любви, невозможно уйти, ведь именно они закладывают фундамент наших жизненных ценностей. Подобное мнение можно проследить и в классической русской литературе. В романе Ф.М. Достоевского "Идиот" князь Мышкин, своим неподдельным благородством и моральной чистотой, становится живым примером того, как искренность и мудрость способны преобразить окружающих, раскрывая истинную сущность человека. Таким образом, влияние учителя выходит за рамки школьного урока – оно становится ориентиром на всю жизнь.